[indent] Невыносимость этого Города заключается даже не в воздухе, даже не в гуляках, готовых отдать все за бутылочку воды — таких в Столице днем с огнём не сыщешь, — а в том, что люди здесь совсем не умеют разговаривать. Банально излагать мысли, желательно чётко, ясно, по существу. У одного голос дрожит, второй спрашивает про гороскопы и через слово упомянет жену-шизофреничку, тут, конечно, ничего личного у Бакалавра к госпоже Сабуровой, он просто как доктор, знаете, определяет диагноз, а тут выходит крайне неутешительный не только для нее, но и для большинства населения. Каины дают надежду, но вот за их вежливостью и участием в деле, если отодвинуть в сторону ширму из витиеватых слов, скрывается целое ничего. У вас есть полномочия, Бакалавр, говорите, с кем хотите, Бакалавр, но говорить с людьми, граничащими по своему состоянию с безумием, сомнительное удовольствие.

[indent] Вы верите в судьбу, в знаки, в ещё черт пойми что? Бакалавр отвечает положительно, кивает важно, серьезно, со всей ответственностью и со знанием, какая это ранимая псевдо-наука. Он не верит, то и дураку очевидно, но зато вот ему верят, потому и охотно посвящают во все то, во что посвящаться ему не хочется. Это же Город, в конце концов! Можно вешать ярлыки на захудалые деревушки их Родины, ничего не ожидая от людей, живущих в них, способных исключительно на физический, но не умственный труд, но то деревни, а это город с большой и маленькой буквы.

[indent] Он сам сойдёт здесь с ума, если не найдет хоть кого-то, кто не говорит загадками и не относится к происходящему с ошеломляющим безразличием. Он никогда не был охотником искать общение в Столице, увольте, пустые беседы о погоде и положении дел после войны — это непростительная пустая трата времени, а у людей со столь масштабной целью (борьба со смертью!) должна быть способность распоряжаться временем правильно. Ценный ресурс. У всех Каинов в домах стоят часы, приятно видеть, что есть в этих головах понимание того же, что есть у него.

[indent] Данковский останавливается, чтобы оглядеться, попытаться увидеть в этих унылых пейзажах с одинаковыми кирпичными домиками проблеск чего-то увлекательного. Город-то необычный, тут бесспорно, но не привлекающий. Не для туристов, каким стал он из-за смешных и одновременно оскорбительных обстоятельств. Он кривит незаметно уголок губ, подавляет так и просящийся наружу тяжелый вздох. Будь Город его пациентом — а с учетом всей собранной информации, то к этому все и идет, — он назвал бы его «безнадежным случаем».

Quae medicamenta non sanat - ferrum sanat; quae ferrum non sanat - ignis sanat; quae vero ignis non sanat - insanabilia repitare oportet.

[indent] Как не назвать? У них у всех видение мира совершенно не собранное, нет в этом видении здравого смысла, сплошной иррационализм и вера в мистическое. Что детям простительно — почему и малые из них разгуливают по улицам без присмотра, куда смотрят горе-родители, — то людям со статусом — уже нет. Ему здесь решительно не нравится, нет-нет, ни за что бы не остался, но ему в спину тычут метафорической винтовкой, а поезд назад не привезет в столичную квартирку, только на суд. Ужасный и беспощадный суд Властей, где судят не настоящих врагов народа, а всего лишь гражданина, выполняющего свою работу лучше, чем кто-либо. Слава всех ученых людей им рано или поздно становится во вред, «Танатика» — бельмо на глазу, а Данковский — похуже и шпионов, и революционеров, и предателей, и доносчиков. Назад нельзя, он вернётся только с тем, что станет гарантом его победы, спасением честного имени, но скверного характера.

[indent] В лаборатории у него были верные помощники, терпящие… много чего, привыкшие к его образу мышления. Без помощников в лаборатории одному не справиться, в Городе у него остается одна надежда на человека с мозгом. Надо проявить терпение. Может ли стать хуже в месте, где никогда не было лучше?

[indent] Бакалавр не стучится. Не из плохого тона, о понятии вежливости он осведомлен, у него дело первостепенной важности, не имеющее право задерживаться из-за демонстрации хороших манер. В Городе их никто пока не оценил. Он проходит, крепче рукоятку взятого портфельчика сжимает, секунд несколько уходит на осмотреть худо-бедно обставленную квартиру, прежде чем взгляд метнется непосредственно к её хозяину. Станислав Рубин выглядит уставшим до жути человеком, серьезным, а это заранее очень и очень хорошо. Данковский полагает, что в возрастном диапазоне они друг от друга не шибко далеко ушли, но след проживания в захолустье, видимо, вынуждает подмечать те черты, какие не свойственны лицу молодого человека. Измученный, но за дело возьмётся надежно — вот, какое впечатление. То, что надо.

[indent] — Даниил Данковский, был коллегой и другом по переписке Исидора Бураха, — он руку пожимает, кожаная перчатка скрипит еле слышно вместе с полом, когда приходится сделать пару шагов ближе. — Примите мои соболезнования. Ум и нрав нашего общего дорогого знакомого погасили множество надежд на дальнейшее процветание медицинского мира. Он знал много, а значит, что научил и вас, что делает уже вас моим коллегой.

[indent] Бакалавр шагает по квартире размеренно, изучает: то на один шкафчик посмотрит, то на другой, то на рабочий стол, то на лампу на нем. Он опускает ладонь на спинку свободного стула, в ногах, бытует мнение, правды нет, так что присесть не будет лишним. Разговоры цивилизованных людей — и врачей — так и обязаны проходить. Портфельчик остается на полу рядом с ножкой стула. Бакалавр поправляет полы змеиного пальто.

[indent] — Не буду томить вас причиной своего появления. Мне известно о двух людях. Первый — сын покойного, ныне обвиняемый в убийствах не только отца. Второй — его ученик, кем, собственно, являетесь вы. Оба сведущи в медицине. Гоняться за скрывающимся мне некогда, у Бураха-младшего хлопот хватает, поэтому остаетесь вы, — держится-то официально, но не высокомерно, но и с особенным флером, выдающего в нем приезжего.

[indent] Бакалавр руки в замок сцепляет.

[indent] — Уважаемый Рубин, ситуация патовая. Я боюсь, что виновник не из плоти и крови, а тот, кто плоть и кровь поражает. Мне предстоит обследовать дом Исидора, чтобы убедиться в этом. Расскажите мне, каким был он в последнее время? Не дом, разумеется. То вам явно известно лучше, чем его сыну.

Рабочий день в Аркхэме та еще нервотрепка: куча психов вокруг и кофейный автомат в холле постоянно ломается. Первое доставляло неприятности только в моменты, когда кто-то из пациентов становился излишне буйным, что на практике доктора Квинзель еще не случалось ни разу. Она, разумеется, готова была списать это на собственный уникальный подход, удивительно умиротворяющий голос, понимающие голубые глаза за стеклянными линзами без диоптрий и талант — особый талант находить общий язык с любым психом. Другие из ее коллег, впрочем, могли бы обозначить это проще: малым сроком практики. Харлин Квинзель была начинающим стажером, начав свою карьеру в психиатрии с Аркхэма, так сказать, в желании научиться плавать она прыгнула не в бассейн с видимым дном, а в мутное болото, где день практики приравнивался к неделе дежурства в обычной муниципальной больнице. Харлин Квинзель не искала легких путей, они были скучны и банальны, а вот Аркхэм — он позволял раскрыть потенциал.

Но вот кофейный аппарат, манящий горьковатым пережаренным привкусом, который взыскательные гурманы могли бы назвать полнейшим дерьмом недостойным звания кофе — его поломка действительно расстраивала. Харлин была не из этих, кто родился с золотой ложкой во рту, крупным счетом в банке и исключительно свежим кофе идеальной прожарки каждое утро, "ваш завтрак подан, сэр". Она росла в пригороде с дешевой арендой, воспитываемая матерью и "привет, родная" от отца каждый год ровно в ее день рождения. Она ходила в обычную школу, ела пригоревший завтрак, потому что приходилось готовить самой, ведь мать занята, а готовка уж точно не в списке талантов Квинзель. Вкус дешевого кофе для нее такой же противный и мерзкий, как и для взыскательных гурманов-богачей, но привычный и родной. И она хочет этот чертов дешевый кофе из автомата прямо здесь и сейчас!

Проблема в том, что у судьбы другие планы. Монетка падает в отсек, автомат бухтит целых тридцать секунд, имитируя бурную деятельность, а затем замирает. Голубые глаза впечатываются в упрямую машину строгим взглядом.
— Давай, родной, не подводи меня.
Тонкие пальцы с не самым аккуратным маникюром касаются холодного безразличного металла, гладят блестящую стенку. Рядом возникает Люсиль — такая же стажерка, но оказавшаяся в Аркхэме на две недели раньше, и потому считающая, будто знает много больше Харлин. Ее надменный взгляд Квинзель чувствует спиной, но не удостаивает чести. Все ее внимание безраздельно отдано кофейному автомату, который после бесконечных двух минут молчания снова начинает бухтеть, выдавливает из себя бумажный стаканчик и — наконец, о боже! — темно-коричневую жидкость, называемую кофе.

От радости Харлин едва не подпрыгивает на месте, но сдерживает себя. Она ведь, кхм, доктор Харлин Квинзель, и должна держать себя в руках. Впрочем, ликующий взгляд победителя все же не обходит стороной Люсиль. На лице несчастной откровенная досада, но Харлин это не останавливает ни от удовлетворенного глотка кофе, ни от маленькой дружелюбной беседы двух коллег.
— Как тебе моя новая блузка, Люсиль? — чисто девичьи разговоры, которые можно себе позволить только на первом этаже, в приемном холле. — Снова красная, обожаю этот цвет! Надеюсь, заведующий больницей больше не получит жалоб о моем неподобающем виде. Судить о человеке по выбору его одежды как-то непрофессионально, не находишь, Люсиль? Ума не приложу, кто из коллег мог показать себя таким дилетантом.

Харлин пожимает тонкими плечами, делает еще один глоток отвратительного кофе и собирается вернуться к себе в кабинет, как внезапный грохот заставляет ее повернуться к входу и пронаблюдать, как тело потенциального пациента Аркхэма проскальзывает по грязному полу после очевидного удара. Голубые глаза поднимаются от несчастного на кафеле выше и упираются в грозную фигуру во всем черном. Бэтмен.

Она проводит на сеансе с Джокером почти два часа. Это больше, чем отведено на первичную диагностику, но Джокер особый пациент и подход к нему требует особого внимания. К удивлению, это внимание готовы уделить далеко не все из врачей Аркхэма, и когда Харлин вызывается взять пациента себе, никто ей не возражает. Репутация Джокера шагает впереди него: в руках Харлин увесистая папка с личным делом, а санитары несколько раз переспрашивают, точно ли не стоит вколоть ему сразу самый сильный транквилизатор. Она четко проговаривает дозировку лекарств — все строго по инструкции, не больше, — и предупреждает, что проверит не появились ли на пациенте новые синяки, когда придет на сеанс завтра.

Впрочем, синяков на нем и так было достаточно после героического задержания преступника.

Она замирает на пороге кабинета, когда слышит собственное имя из темноты, произнесенное уставшим голосом. Ей бы возмутиться слишком позднему визиту или позвать охрану, но если честно Харлин Квинзель тоже чувствует усталость после сложного дня. Она пропускает эту бестактность мимо, но и не спешит отвечать. Вместо этого включает свет, проходит через весь кабинет к рабочему столу, делает быструю пометку на листке и вкладывает ее в карту своего нового пациента. Затем открывает ящик стола, убирает в него карту и закрывает на ключ. Только после этого голубые глаза доктора поднимаются на незваного гостя.

— Сеансы с лечащим врачом анонимны, вы ведь знаете это, — Харлин делает несколько шагов прочь из-за стола, направляясь к шкафу, но на середине как будто передумывает. Ее взгляд вновь возвращается к фигуре во всем черном, но теперь смотрит на него с интересом. Вглядывается в прорезь маски, за которой не видны его глаза. — Думаю, вы понимали, что я не стану рассказывать вам детали сеанса. Так почему вы здесь?

Харлин выбирает быть прямолинейной и честной. В надежде, что и он ответит ей взаимностью.

бывший повелитель воздуха шарахается от храмов небожителей на своем пути как от огня.

там могут предложить кров, может, даже какой-никакой еды, но в их сторону даже поглядеть страшно. ши цинсюань продолжает упрямо путаться в уже запятнанных одеяниях, которые тоже неплохо было бы сменить, но даже не приближается туда, куда действительно стоило бы заглянуть. страшно, странно, он не считает себя действительно достойным даже подойти на пару шагов вперед, а потому мнется в кругу бродяг, которые стихийно собираются на улицах города.

по первости, после того как черновод (хэ сюань, не мин-сюн) освобождает его, оставляет у городских ворот и так же быстро исчезает, цинсюаню плевать. он не чувствует в этот момент ничего, хочет только лечь на землю и лежать так вечность. но это непозволительная роскошь и стража гонит его куда-то, чтобы не мозолил глаза какому-то экипажу. потом какой-то человек настойчиво спрашивает, не нужна ли ему помощь, помогает добраться до какой-то ночлежки, а после первых неохотных ответов пропадает.

кто это был? больше они не виделись, кажется, но обещанная неудача его пока настигает не так сильно. или не может прорваться, несмотря на все манипуляции с возвратом к прежним судьбам? он не слишком сведущ в подобном. может, кто-то вроде лин вэнь мог бы помочь младшему ши, но... у него даже нет возможности обратиться к ней и задать интересующие вопросы, как было прежде.

впрочем и не стал бы, даже останься у него доступ к духовной связи. это его наказание, которое заслужил. и будет его терпеть так, как и было ему обещано, уже сам не смог бы иначе. некогда небожитель с расточительной раздачей благодетелей, теперь он с улыбкой благодарит незнакомца за то, что тот купил для него миску похлебки. и загадочного покровителя за несколько монет, опущенных в сколотую тарелку перед ним.

с этим вообще все загадочно.

цинсюань не задает вопросов, почему ему помогают, но искренне не понимает, почему от него так старательно прячутся. благодетель всегда закрывает лицо, всегда торопится уйти, а то и вовсе приходит, пока тот спит. и молчит, всегда молчит.

«— господин, как я могу вас отблагодарить?» — и ничего. может, получится в другой раз? эта возможность у него вскоре появляется, чтобы проверить свои предположения.

на город опускаются вечерние сумерки, а он сам сидит на своем прежнем месте у стен старого храма, в который уже давно никто не ходит. так, укрыться от дождя и прочей непогоды. ши цинсюань отчаянно борется со сном, но притворяется спящим, зная, когда примерно могут прийти. и оказывается прав.

закрывает глаза, притворяясь спящим, прячет лицо и ориентируется только на слух. как человек подходит ближе, как звенят — монеты, снова, так ведь? ох, спасибо! — и опускают их перед ним. в этот момент резко тянет руку вперед, чтобы схватить незнакомца за запястье, очень аккуратно, но чтобы тот не успел уйти. это же ведь не со зла, он просто хочет спросить!

— стойте, не уходите, прошу вас! вы столько помогаете мне, что я просто не мог не спросить...не поблагодарить за то что вы... — тараторит было, но резко замолкает, когда видит черты лица под капюшоном.

— мин-сюн?! нет, нет, господин хэ, я, я только... — немедленно ослабляет хватку.

он попал.